Нас нельзя оставлять в покое. (Р.Б.)
— Он умер сразу?
— Нет. Он был очень здоровый. Он протянул целый месяц.
— Вы навещали его в больнице?
— Доктор Лектер… Да.
— Назовите какую-нибудь деталь из тех, что вам ярче всего запомнилась в той больнице.
Старлинг прикрыла глаза:
— Приходила женщина из соседней палаты. Пожилая. Одинокая. Читала ему наизусть последние строки «Танатопсиса».Думаю, она не знала, что еще ему сказать. Хватит. Теперь ваша очередь.
читать дальше
William Cullen Bryant
Уильям Каллен Брайант
THANATOPSIS
To him who in the love of Nature holds
Communion with her visible forms, she speaks
A various language; for his gayer hours
She has a voice of gladness, and a smile
And eloquence of beauty, and she glides
Into his dark musings with a mild
And healing sympathy, that steals away
Their sharpness, ere he is aware. When thoughts
Of the last bitter hour come like a blight
Over thy spirit, and sad images
Of the stern agony, and shroud, and pall,
And breathless darkness, and the narrow house,
Make thee to shudder, and grow sick at heart; —
Go forth, under the open sky, and list
To Nature's teachings, while from all around —
Earth and her waters, and the depths of air —
Comes a still voice—Yet a few days, and thee
The all-beholding sun shall see no more
In all his course; nor yet in the cold ground,
Where thy pale form was laid, with many tears,
Nor in the embrace of ocean shall exist
Thy image. Earth, that nourished thee, shall claim
Thy growth, to be resolved to earth again,
And, lost each human trace, surrendering up
Thine individual being, shall thou go
To mix for ever with the elements,
To be a brother to the insensible rock
And to the sluggish clod which the rude swain
Turns with his share, and treads upon. The oak
Shall send his roots abroad, and pierce thy mould.
Yet not to thine eternal resting-place
Shall thou retire alone, nor couldst thou wish
Couch more magnificent. Thou shall lie down
With patriarchs of the infant world — with kings,
The powerful of the earth — the wise, the good,
Fair forms, and hoary seers of ages past,
All in one mighty sepulchre. The hills
Rock-ribbed and ancient as the sun, — the vales
Stretching in pensive quietness between;
The venerable woods — rivers that move
In majesty, and the complaining brooks
That make the meadows green; and poured aro'und all,
Old Ocean's gray and melancholy waste,—
Are but the solemn decorations all
Of the great tomb of man. The golden sun,
The planets, all the infinite host of heaven,
Are shining on the sad abodes of death,
Through the still lapse of ages. All that tread
The globe are but a handful to the tribes
That slumber in its bosom.— Take the wings
Of morning, pierce the Barcan wilderness,
Or lose thyself in the continuous woods
Where rolls the Oregon, and hears no sound,
Save his own dashings — yet the dead are there:
And millions in those solitudes, since first
The flight of years began, have laid them down
In their last sleep — the dead reign there alone.
So shalt thou rest, and what if thou withdraw
In silence from the living, and no friend
Take note of thy departure? All that breathe
Will share the destiny. The gay will laugh
When thou art gone, the solemn brood of care
Plod on, and each one as before will chase
His favorite phantom; yet all these shall leave
Their mirth and their employments, and shall come
And make their bed with thee. As the long train
Of ages glide away, the sons of men,
The youth in life's green spring, and he who goes
In the full strength of years, matron and maid,
The speechless babe, and the gray-haired man —
Shall one by one be gathered to thy side
By those who in their turn shall follow them.
So live, that when thy summons come to join
The innumerable caravan that moves
To that mysterious realm, where each shall take
His chamber in the silent halls of death,
Thou go not, like the quarry-slave at night,
Scourged to his dungeon, but, sustained and soothed
By an unfaltering trust, approach thy grave,
Like one who wraps the drapery of his couch
About him, and lies down to pleasant dreams.
ТАНАТОПСИС
С тем, кто понять умел язык природы,
И в чьей груди таится к ней любовь,
Ведет она всегда живые речи.
Коль весел он — на радости его
Найдется в ней сочувственная радость.
В часы тоски, тяжелых скорбных дум,
Она своей улыбкой тихо — гонит
Печали мрак с поникшего чела.
Когда твой дух мучительно гнетет
О смерти мысль, когда перед тобой
Предстанут вдруг ужасные картины —
Прощанья с тем, что в жизни ты любил,
Ночь без конца и узкое жилище
Под каменной, холодною плитой,
И грудь твоя болезненно сожмется
И пробежит по членам дрожь: иди,
Иди тогда под небо голубое,
Прислушайся к немолчным голосам
Из недр земли, из волн шумящих моря,
Из глубины таинственных лесов
Услышишь ты: «близка, близка пора!»
И для тебя померкнет луч денницы...
Не сохранят ни влажная земля,
Которая оплаканных приемлет,
Ни океан безбрежный — образ твой...
Земля тебя питала. Ныне хочет
Она, чтоб к ней опять ты возвратился
И чтоб твое землею стало тело.
Так, прежнего лишившись бытия
И всякий след его утратив, должен
На веки ты с стихиями смешаться.
И будешь ты скалы кремнистой врагом
И глыбы той, которую весной
Плуг бороздит. Столетний дуб прорежет
Твой прах насквозь могучими корнями.
Не одинок сойдешь ты в ту страну:
Ты опочишь там на блаженном ложе,
Где обрели себе успокоенье
Веков давно минувших патриархи,
И мудрые и сильные земли,
И добрые и праведные мужи.
Взгляни кругом: верхи скалистых гор.
Что древностью сравняться могут с солнцем,
Долин, лугов пестреющий наряд
И ручейка прозрачные — извивы,
Безмолвное святилище лесов,
Где Орегон лишь вечный шум свой слышит.
Мильоны там легли со дня созданья!
В пустынях тех царят они одни!
Гам будешь ты покоиться... Пускай
Людьми конец твой будет не замечен
И не почтит тебя слезою друг;
Но все они твою судьбу разделят.
Кто весел, тот тебя проводит шуткой,
Кто удручен заботой тяжкой, мимо
Пройдет угрюм. За призраками оба
Всю жизнь они гоняются; когда же
Придет пора — покинут смех и труд,
И близ тебя усталые склонятся...
Что год, то будешь новых ты
Пришельцев зреть: с тобой соединятся
И юноша, и полной силы муж.
И красотой блистающая дева,
Едва на свет рожденное — дитя,
И женщина, и старец среброкудрый...
Все, все сойдут к тебе сыны земли.
Одно, во след другому, поколенья,
За стеблем стебль, сраженные косой!
Живи же так, чтобы в урочный час.
Когда примкнешь ты к длинным караванам,
Идущим в мир теней, в тот мир, где всем
Готов приют, в жилище тихом смерти,
Не походил ты на раба — в тюрьму
Влекомого всесильным властелином;
Чтоб просветлен был дух твой примирением,
Чтоб к гробу ты приблизился, как тот,
Завесу кто, над ложем опустивши,
Идет ко сну, исполнен ясных грез...
Перевод А. Плещева
— Нет. Он был очень здоровый. Он протянул целый месяц.
— Вы навещали его в больнице?
— Доктор Лектер… Да.
— Назовите какую-нибудь деталь из тех, что вам ярче всего запомнилась в той больнице.
Старлинг прикрыла глаза:
— Приходила женщина из соседней палаты. Пожилая. Одинокая. Читала ему наизусть последние строки «Танатопсиса».Думаю, она не знала, что еще ему сказать. Хватит. Теперь ваша очередь.
читать дальше
William Cullen Bryant
Уильям Каллен Брайант
THANATOPSIS
To him who in the love of Nature holds
Communion with her visible forms, she speaks
A various language; for his gayer hours
She has a voice of gladness, and a smile
And eloquence of beauty, and she glides
Into his dark musings with a mild
And healing sympathy, that steals away
Their sharpness, ere he is aware. When thoughts
Of the last bitter hour come like a blight
Over thy spirit, and sad images
Of the stern agony, and shroud, and pall,
And breathless darkness, and the narrow house,
Make thee to shudder, and grow sick at heart; —
Go forth, under the open sky, and list
To Nature's teachings, while from all around —
Earth and her waters, and the depths of air —
Comes a still voice—Yet a few days, and thee
The all-beholding sun shall see no more
In all his course; nor yet in the cold ground,
Where thy pale form was laid, with many tears,
Nor in the embrace of ocean shall exist
Thy image. Earth, that nourished thee, shall claim
Thy growth, to be resolved to earth again,
And, lost each human trace, surrendering up
Thine individual being, shall thou go
To mix for ever with the elements,
To be a brother to the insensible rock
And to the sluggish clod which the rude swain
Turns with his share, and treads upon. The oak
Shall send his roots abroad, and pierce thy mould.
Yet not to thine eternal resting-place
Shall thou retire alone, nor couldst thou wish
Couch more magnificent. Thou shall lie down
With patriarchs of the infant world — with kings,
The powerful of the earth — the wise, the good,
Fair forms, and hoary seers of ages past,
All in one mighty sepulchre. The hills
Rock-ribbed and ancient as the sun, — the vales
Stretching in pensive quietness between;
The venerable woods — rivers that move
In majesty, and the complaining brooks
That make the meadows green; and poured aro'und all,
Old Ocean's gray and melancholy waste,—
Are but the solemn decorations all
Of the great tomb of man. The golden sun,
The planets, all the infinite host of heaven,
Are shining on the sad abodes of death,
Through the still lapse of ages. All that tread
The globe are but a handful to the tribes
That slumber in its bosom.— Take the wings
Of morning, pierce the Barcan wilderness,
Or lose thyself in the continuous woods
Where rolls the Oregon, and hears no sound,
Save his own dashings — yet the dead are there:
And millions in those solitudes, since first
The flight of years began, have laid them down
In their last sleep — the dead reign there alone.
So shalt thou rest, and what if thou withdraw
In silence from the living, and no friend
Take note of thy departure? All that breathe
Will share the destiny. The gay will laugh
When thou art gone, the solemn brood of care
Plod on, and each one as before will chase
His favorite phantom; yet all these shall leave
Their mirth and their employments, and shall come
And make their bed with thee. As the long train
Of ages glide away, the sons of men,
The youth in life's green spring, and he who goes
In the full strength of years, matron and maid,
The speechless babe, and the gray-haired man —
Shall one by one be gathered to thy side
By those who in their turn shall follow them.
So live, that when thy summons come to join
The innumerable caravan that moves
To that mysterious realm, where each shall take
His chamber in the silent halls of death,
Thou go not, like the quarry-slave at night,
Scourged to his dungeon, but, sustained and soothed
By an unfaltering trust, approach thy grave,
Like one who wraps the drapery of his couch
About him, and lies down to pleasant dreams.
ТАНАТОПСИС
С тем, кто понять умел язык природы,
И в чьей груди таится к ней любовь,
Ведет она всегда живые речи.
Коль весел он — на радости его
Найдется в ней сочувственная радость.
В часы тоски, тяжелых скорбных дум,
Она своей улыбкой тихо — гонит
Печали мрак с поникшего чела.
Когда твой дух мучительно гнетет
О смерти мысль, когда перед тобой
Предстанут вдруг ужасные картины —
Прощанья с тем, что в жизни ты любил,
Ночь без конца и узкое жилище
Под каменной, холодною плитой,
И грудь твоя болезненно сожмется
И пробежит по членам дрожь: иди,
Иди тогда под небо голубое,
Прислушайся к немолчным голосам
Из недр земли, из волн шумящих моря,
Из глубины таинственных лесов
Услышишь ты: «близка, близка пора!»
И для тебя померкнет луч денницы...
Не сохранят ни влажная земля,
Которая оплаканных приемлет,
Ни океан безбрежный — образ твой...
Земля тебя питала. Ныне хочет
Она, чтоб к ней опять ты возвратился
И чтоб твое землею стало тело.
Так, прежнего лишившись бытия
И всякий след его утратив, должен
На веки ты с стихиями смешаться.
И будешь ты скалы кремнистой врагом
И глыбы той, которую весной
Плуг бороздит. Столетний дуб прорежет
Твой прах насквозь могучими корнями.
Не одинок сойдешь ты в ту страну:
Ты опочишь там на блаженном ложе,
Где обрели себе успокоенье
Веков давно минувших патриархи,
И мудрые и сильные земли,
И добрые и праведные мужи.
Взгляни кругом: верхи скалистых гор.
Что древностью сравняться могут с солнцем,
Долин, лугов пестреющий наряд
И ручейка прозрачные — извивы,
Безмолвное святилище лесов,
Где Орегон лишь вечный шум свой слышит.
Мильоны там легли со дня созданья!
В пустынях тех царят они одни!
Гам будешь ты покоиться... Пускай
Людьми конец твой будет не замечен
И не почтит тебя слезою друг;
Но все они твою судьбу разделят.
Кто весел, тот тебя проводит шуткой,
Кто удручен заботой тяжкой, мимо
Пройдет угрюм. За призраками оба
Всю жизнь они гоняются; когда же
Придет пора — покинут смех и труд,
И близ тебя усталые склонятся...
Что год, то будешь новых ты
Пришельцев зреть: с тобой соединятся
И юноша, и полной силы муж.
И красотой блистающая дева,
Едва на свет рожденное — дитя,
И женщина, и старец среброкудрый...
Все, все сойдут к тебе сыны земли.
Одно, во след другому, поколенья,
За стеблем стебль, сраженные косой!
Живи же так, чтобы в урочный час.
Когда примкнешь ты к длинным караванам,
Идущим в мир теней, в тот мир, где всем
Готов приют, в жилище тихом смерти,
Не походил ты на раба — в тюрьму
Влекомого всесильным властелином;
Чтоб просветлен был дух твой примирением,
Чтоб к гробу ты приблизился, как тот,
Завесу кто, над ложем опустивши,
Идет ко сну, исполнен ясных грез...
Перевод А. Плещева